Эта поэтическая строка из стихотворения Владимира Маяковского «Несколько слов обо мне самом», написанного в 1913 году, надолго испортила ему репутацию, повесила ярлык «ненавистника детей». Она часто с презрением и брезгливостью вспоминалась недоброжелателями, и до сих пор воспринимается слишком буквально и дает право обвинить поэта в жестокости и кровожадности. Поэт Леонид Равич описал случай, произошедший с ним и 36-летним Маяковским: «Мы шли по улице. Из школы выбежали дети. Много детей. Маяковский остановился, залюбовался детьми. Он стоял и смотрел на них, а я, как будто меня кто-то дернул за язык, тихо проговорил: “Я люблю смотреть, как умирают дети…” Мы пошли дальше. Он молчал, потом вдруг сказал: “Надо знать, почему написано, когда написано и для кого написано…” Я не помню, что я ответил, но с того дня многие “загадочные” черты его облика для меня прояснились». Что же на самом деле скрыто в этих словах Маяковского?
Впервые поэт опубликовал эту строку в своем дебютном футуристическом сборнике «Я!» в 1913 году. Время для Маяковского эпатажное, с ярким желанием заявить о себе всему миру и готовностью шокировать публику смелостью и дерзостью. Художник и друг Василий Чекрыгин, иллюстрируя стихотворение, изобразил превращение безгрешной души умершего ребенка в ангела. Очевидно, ему было понятно, что созерцание этой печальной, но полной духовного смысла картины более отрадно, чем зрелище суеты погрязшего в пороках города. Защищала поэта от нападок и Лиля Брик, и друг семьи филолог Роман Якобсон. При этом они были столь убедительны, что смогли доказать невиновность Маяковского в кощунстве, хотя все равно были и будут те, кто, не зная контекста, с хищной радостью заявят: «Он любил смотреть, как умирают дети!».
Сын Давида Бурлюка Николай вспоминал, как Маяковский приезжал к ним в гости: «Я сел на пол около окна и грустно смотрел на бегущие, оловянного света облака, скользящие по клочку неба.
– Ну, вставай, Никиша, и расскажи мне о твоей жизни, одной думой дела не делаются!.. – загремел надо мной бархатный бас.
Надо мной склонилось лицо человека с коротко остриженными “ежом” волосами, с черными улыбающимися глазами; большая рука мужчины помогла мне встать с пола. Это был Маяковский. Он удобно расположился в кресле, и оно казалось от его атлетической фигуры тесным. Маяковский не только умел прекрасно говорить, но и умел слушать; я, положив голову на его плечо, тихо рассказывал “дяде” все, что накопилось в моей детской душе. В этот день мы сфотографировались с Маяковским на крыше нашего дома в знак дружбы».
Впервые поэт опубликовал эту строку в своем дебютном футуристическом сборнике «Я!» в 1913 году. Время для Маяковского эпатажное, с ярким желанием заявить о себе всему миру и готовностью шокировать публику смелостью и дерзостью. Художник и друг Василий Чекрыгин, иллюстрируя стихотворение, изобразил превращение безгрешной души умершего ребенка в ангела. Очевидно, ему было понятно, что созерцание этой печальной, но полной духовного смысла картины более отрадно, чем зрелище суеты погрязшего в пороках города. Защищала поэта от нападок и Лиля Брик, и друг семьи филолог Роман Якобсон. При этом они были столь убедительны, что смогли доказать невиновность Маяковского в кощунстве, хотя все равно были и будут те, кто, не зная контекста, с хищной радостью заявят: «Он любил смотреть, как умирают дети!».
Многие художники побаивались работать с Владимиром Маяковским над оформлением его книг. Они знали, что даже в детских изданиях требуется авангардная эстетика, и поэт не любил появление рафинированных картинок в своих произведениях. Художник Наталия Ушакова, иллюстрировавшая «Историю Власа, лентяя и лоботряса», остерегалась встречи с Маяковским, хотя была осведомлена, что ее рисунки ему понравились, «были в его ритме». Она сделала родителей Власа похожими на чету Булгаковых, с которыми дружила. Михаил Афанасьевич ворчал: «Почему ты рисуешь меня всегда таким некрасивым». А вот издание «Эта книжечка моя про моря и про маяк» поэт планировал иллюстрировать сам, даже обозначил это в стихах: «Этой книжечки слова и рисуночков наброски сделал дядя Маяковский». Но в 1927 году книжка вышла с оформлением Бориса Покровского, а итоговая поэтическая строка Маяковского в ней отсутствовала.
