Принято считать, что Владимир Маяковский и Сергей Есенин – самые ярые антагонисты начала ХХ века, которые на дух не переносили друг друга. Существуют мифы об их драках и низких взаимных оскорблениях, хотя были лишь творческие состязания и борьба за разное восприятие искусства. Основой взаимной критики поэтов стала не личная неприязнь, а принадлежность к разным литературным направлениям: Маяковский – футурист, затем организатор ЛЕФа, «первый поэт революции»; Есенин – имажинист, отказавшийся вступать в ЛЕФ, «последний поэт деревни».
Оба поэта были участниками литературных вечеров, местом для дискуссий и декламаций часто становился Большой зал Политехнического музея. Например, 16 ноября 1920 года там прошел «Суд над современной поэзией», где назначенный экспертом Есенин упрекнул Маяковского в создании «не стихов, а агитез». Помимо «Суда» оба поэта были заявлены для совместного участия в вечере «Современной поэзии» 23 ноября того же года, без дискуссии не обошлось. Поэты часто критиковали творчество друг друга: Есенин называл Маяковского «певцом банок Моссельпрома», а Маяковский говорил о его поэзии как о «идеализированной деревенщине». «Что ни говори, а Маяковского не выкинешь. Ляжет в литературе бревном, и многие о него споткнутся», – признавал Есенин, рассуждая о своем «заклятом друге», возмущался: «Мать честная! До чего бездарны поэмы Маяковского об Америке!» Маяковский не оставался в долгу: «Ну Есенин, мужиковствующих свора. Смех! Коровою в перчатках лаечных. Раз послушаешь... но это ведь из хора! Балалаечник!». Та и другая оценка – результат противостояния творческих индивидуальностей и художественных методов.
Есенин отмечал некоторые удачные строки военной лирики оппонента: «Ах, закройте, закройте глаза газет!» из стихотворения «Мама и убитый немцами вечер» и «Война объявлена». В ответ Маяковский признавал его литературную значимость: «Потом стали попадаться есенинские строки и стихи, которые не могли не нравиться». Писатель Матвей Ройзман рассказывал, что в редакции журнала «Новый мир» наблюдал, как Маяковский громко хвалил в секретариате стихи Есенина, завершив свою рецензию фразой: «Смотрите, Есенину ни слова о том, что я говорил». Николай Асеев вспоминал, что слушал от друга, что Есенин «чертовски талантлив».
«На стол президиума вскочил худой и невысокий Есенин в щегольском костюме. Озлобленный совсем по-детски, он зачем-то рванул на себе галстук, взъерошил напомаженные блекло–золотистые волосы, закричал звонким и чистым, тоже сильным голосом, но иного, чем у Маяковского, тембра:
– Не мы, а вы убиваете поэзию! Вы пишете не стихи, а агитезы!
Густым басом, подлинно как “медногорлая сирена”, отозвался Маяковский:
– А вы – кобылезы…»
Лидия Сейфуллина
Три месяца Владимир Маяковский работал над стихотворением «Сергею Есенину». Оно приобрело мгновенную известность, рукописные списки распространялись еще до того, как стихотворение было напечатано. Во время посещения Ленинграда, Маяковский попросил извозчика объехать «Англетер» стороной – не мог видеть здание, в котором Есенин покончил с собой. На выступлениях Маяковского часто читал записки о Сергее Александровиче: «Товарищ Маяковский, в вас есть есенинское хулиганство», «Ваши нападки на Есенина пахнут личными счетами», «Скажите хоть немного о Есенине. Ругать его будете?» и т.п. А на вечере в городском театре в Вятке (нынешний Киров) Маяковский получил критическую оценку своего творчества: поклонник Сергея Есенина бросил в него тухлым яйцом.
Было у Есенина и Маяковского и творческое примирение. «В последнее время у Есенина появилась даже какая-то явная симпатия к нам (лефовцам): он шел к Асееву, звонил по телефону мне, иногда просто старался попадаться. Он обрюзг немного и обвис, но все еще был по-есенински элегантен. Последняя встреча с ним произвела на меня тяжелое и большое впечатление. Я встретил у кассы Госиздата ринувшегося ко мне человека с опухшим лицом, со свороченным галстуком, с шапкой, случайно держащейся, уцепившись за русую прядь… Я буквально с трудом узнал Есенина», – вспоминал Маяковский. В 1925 году, после самоубийства Есенина, именно Владимир Владимирович создал одно из наиболее пронзительных стихотворений:
Нет, Есенин,
это
не насмешка.
В горле
горе комом –
не смешок.
Вижу –
взрезанной рукой помешкав,
собственных
костей
качаете мешок.
– Прекратите!
Бросьте!
Вы в своем уме ли?
Дать,
чтоб щеки
заливал
смертельный мел?!
Вы ж
такое
загибать умели,
что другой
такое
на свете
не умел.
В статье «Как делать стихи» Маяковский писал: «Есенина я знал давно – лет десять, двенадцать. В первый раз я его встретил в лаптях и в рубахе с какими-то вышивками крестиками. Это было в одной из хороших ленинградских квартир. Зная, с каким удовольствием настоящий, а не декоративный мужик меняет свое одеяние на штиблеты и пиджак, я Есенину не поверил. Он мне показался опереточным, бутафорским», и там же добавлял: «Его очень способные и очень деревенские стихи нам, футуристам, конечно, были враждебны. Но малый он был как будто смешной и милый».
Нет, Есенин,
это
не насмешка.
В горле
горе комом –
не смешок.
Вижу –
взрезанной рукой помешкав,
собственных
костей
качаете мешок.
– Прекратите!
Бросьте!
Вы в своем уме ли?
Дать,
чтоб щеки
заливал
смертельный мел?!
Вы ж
такое
загибать умели,
что другой
такое
на свете
не умел.
В статье «Как делать стихи» Маяковский писал: «Есенина я знал давно – лет десять, двенадцать. В первый раз я его встретил в лаптях и в рубахе с какими-то вышивками крестиками. Это было в одной из хороших ленинградских квартир. Зная, с каким удовольствием настоящий, а не декоративный мужик меняет свое одеяние на штиблеты и пиджак, я Есенину не поверил. Он мне показался опереточным, бутафорским», и там же добавлял: «Его очень способные и очень деревенские стихи нам, футуристам, конечно, были враждебны. Но малый он был как будто смешной и милый».
